В статье кандидата философских наук, доцента кафедры библейско-богословских дисциплин и кафедры церковно-практических дисциплин Общецерковной аспирантуры и докторантуры им. святых равноапостольных Кирилла и Мефодия Лупандина Ивана Владимировича рассматривается творческий путь французского философа-экзистенциалиста Альбера Камю. 

Автор предлагает обзор как литературного наследия мыслителя XX в., так и ключевых событий его жизни (1913-1960). Особое внимание уделено стилю и форме, использовавшимися континентальным философом – отмечается его устремление к выражению собственной позиции в контексте художественного произведения. Предлагается изложение стержневых проблематик и концептов, значимых для философского видения Альбера Камю. При подготовке статьи используются фрагменты лекционных и семинарских материалов, представленных в ходе преподавательской практики.

Альбер Камю - француз, но родился в Алжире. Тогда (в 1913 году) это была французская колония, и там жило достаточно много французов. Отец Альбера Камю был винодел. Когда началась Первая мировая война, он был призван в армию и погиб на фронте. Мать Альбера Камю была испанка. Это неудивительно, ведь недалеко от Алжира было Испанское Марокко (колония Испании с 1912 года). Да и сама Испания была ближе к Алжиру, чем Франция. Испанцы владели северной частью Марокко, а французы – южной. Это облегчало контакты между французами и испанцами, хотя, конечно, был и элемент соперничества. После смерти мужа мать Альбера Камю осталась вдовой с двумя детьми, она не вышла второй раз замуж, а всецело посвятила себя воспитанию детей. Ей пришлось работать на фабрике, она также работала уборщицей. В общем, ей было тяжело. Обычно дети в таких семьях оканчивали начальную школу и шли работать. Но у Альбера Камю заметили какие-то необычайные способности и выхлопотали для его стипендию. Он продолжил обучение в лицее, а потом поступил в Алжирский университет. Пока ничего особенно философского нет. Мальчик из бедной семьи, мать – уборщица, поступил в университет. Т.е. просто способный юноша. Так что, может быть, этой частью своей биографии Камю вам в чем-то созвучен. А вот второй частью своей биографии он вам, надеюсь, не созвучен, потому что в 17 лет он заболел туберкулезом. Тогда это было очень распространенное заболевание, особенно у талантливых юношей из бедных семей, впечатлительных, нервных. А он еще любил играть в футбол, был вратарем футбольной команды, когда учился в лицее. Когда обнаружился туберкулез, врачи запретили ему играть, потому что удар мяча в грудь может спровоцировать ухудшение. Там в легких очаги туберкулеза кальцинируются, и от сильного удара мячом может кальциевая оболочка вокруг очага разрушиться, и инфекция диссеминирует в легкие. И тогда надо будет лечиться заново. Так что от футбола пришлось отказаться. И тогда восторжествовал театр и философия. В театре одна из ролей была роль Ивана Карамазова[1]. Здесь начинается тема бунтующего человека.

Но вернемся к Камю. Он рано женился, но его избранница оказалась наркоманкой. Брак был несчастливым и распался спустя два года. Детей не было. Одно разочарование следовало за другим. К сожалению, мы мало что знаем об этом раннем периоде жизни Камю от него самого (в 1994 году был опубликован незаконченный роман Камю «Первый человек», считающийся автобиографическим, но это всё же не исповедь в стиле св. Августина или Жан-Жака Руссо). Дневники он стал вести лишь с мая 1935 года и мало касался в них событий из своей жизни. Поэтому мы не знаем, как он потерял свою детскую веру, как начал бунтовать, что побудило его вступить вскоре после женитьбы в коммунистическую партию. Иван Карамазов ему близок, потому что, если вы помните, именно он «возвращает Богу билет в Царство Небесное». И именно ему Алеша Карамазов говорит в ответ на его слова: «Это бунт». И не случайно одно из главных философских произведений Камю называется «Бунтующий человек» (L’homme revolte – дословно: взбунтовавшийся человек).

Бунт – это первая тема, связанная с Камю-философом. В книге «Бунтующий человек» дается очень подробная «анатомия бунта». Была такая книга в XVII веке – «Анатомия меланхолии» (автор – англичанин Роберт Бёртон). Бунт анализируется очень подробно: что это такое, как он возможен, какие бывают разновидности бунта. Сам бунт необычен, парадоксален. Человек терпел и терпел и вдруг с какого-то момента он говорит: «Всё, хватит! Надоело!». А когда и почему наступил предел терпению? Вчера ещё ничего, а сегодня – «жить так больше невозможно». Ещё вчера человек терпел эту ситуацию унижения или ситуацию эксплуатации. А сегодня говорит: «Всё, увольняюсь».

Есть разные варианты бунта. И возникает вопрос: «А что это было?». Люди начинают строить баррикады, поджигать шины, переворачивать троллейбусы. Француз, т.е. человек, который отмечает день взятия Бастилии как национальный праздник, конечно, понимает, что такое бунт. Я как раз рассказывал сегодня на семинаре о картине Делакруа «Свобода на баррикадах». Но для того чтобы построить баррикаду, надо взбунтоваться. Короче, Камю анализирует психологию бунтующего человека. И в результате выясняется, что бунт есть тайна. Непонятно, что именно меняет ситуацию. Почему ещё вчера всё было спокойно, а сегодня возник бунт? И, наконец, Камю переходит к т.н. метафизическому бунту, т.е. когда человек бунтует не из-за того, что ему мало платят. При обычном бунте мы ищем, что послужило триггером, но есть и метафизический бунт, когда человек недоволен своим положением во вселенной, тем, что мы называем conditio humana (человеческое состояние). Когда человек недоволен тем, что он смертен, недоволен тем, что он несовершен, недоволен отношениями между Богом и человеком (почему меня вызвали к существованию, не спросив моего согласия?) и т.д. Вот это уже радикальный бунт. Т.е. когда человек не принимает условий этого мира. Как говорит тот же Иван Карамазов: «Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю».

Что же, Камю просто списал всё у Достоевского? В чем же разница между ними? А разница вот в чем. Если Достоевский считает, что гордому человеку надо смириться («Смирись, гордый человек» - это цитата из «Пушкинской речи» Достоевского), то, согласно Камю, смирение не нужно. Человек должен довести бунт до конца. И этот бунт заключается в признании абсурдности мира и абсурдности человеческого существования в этом мире. Так Камю приходит к новой идее, которой не было у Достоевского, к идее абсурда. Например, абсурдно читать лекцию о Камю. Сизифов труд. Но, по Камю, ничего страшного. Мы все живем в ситуации абсурда, и химия не меньший абсурд, чем философия. Потому что абсурд – это вообще существование человека без цели. На самом деле здесь возврат к какой-то архаике. У Софокла есть трагедия «Эдип в Колоне», где хор поет: «Лучшая участь в этом мире – не родиться вовсе». Так что это не Камю придумал. И то, что он взял в качестве примера абсурда судьбу Сизифа – персонажа греческой мифологии – тоже свидетельствует о древности самой проблемы.

Но здесь есть еще один вопрос. Если мир абсурден, то нет объекта для нашего бунта. Вот что хотели французы? Свергнуть короля. Т.е. был король, которого надо свергнуть. То же самое в России в 1917 году. Это бунт политический. А если мы возьмем бунт метафизический? Кого тогда свергать, если Бога нет? У Достоевского понятнее: Бог есть, но Ивана Карамазова Он не устраивает. Ивана Карамазова не устраивает тот мир, который Бог создал. Ну в предельном случае человеку может показаться несправедливым, что его создали, не спросив его согласия. Можно бунтовать и против родителей: зачем вы произвели меня на свет? Но бунт против абсурда против кого направлен? И тем не менее Камю считает, что это самый главный бунт. Как можно взбунтоваться против абсурдности существования? Первый вариант: покончить с собой. Мир абсурден, смысла нет, зачем жить в абсурде? И зачем продолжать абсурд? В моем случае – это прекратить лекцию. Зачем говорить, зачем заниматься абсурдным делом? Но Камю считает, что это неправильное решение. Надо вглядываться в абсурд: может быть, мы поймем, как из него выйти. Аккомодироваться к абсурду и попытаться в этой пещере абсурда что-то увидеть, какие-то тени вещей. По крайней мере, Камю избрал такой путь, не покончил с собой. Камю, впрочем, считает, что традиционная философская риторика – это не совсем то, что нужно современному человеку. Он все-таки хотел подражать Достоевскому. А Достоевский – писатель, а не философ. И вот в лице Камю мы имеем западный аналог Достоевского. Писатель-философ. Когда я здесь на Физтехе читал лекцию о Достоевском, это был главный вопрос: можно ли Достоевского считать философом? И я доказывал, что можно. А в случае Камю не надо ничего доказывать. Все энциклопедии определяют Камю как философа. Хотя он и написал несколько романов. Сейчас я к ним перейду. Один из романов называется «Посторонний». По-французски – L’Etranger. Вообще, по-французски l’etranger – иностранец, приезжий, чужой. На английский перевели как «The Stranger» (Незнакомец). Главный герой (его фамилия Мерсо, имя ни разу не упомянуто) – француз, который живет в Северной Африке, в Алжире (в то время это была французская колония). Он не женат, у него есть мать, которая живет в доме для престарелых. Об отце ни слова. И вот Мерсо сообщают, что его мать умерла. Отметим, что самого Камю мать фактически спасла от нищеты и голода. Отец ведь погиб на фронте. Мать, можно сказать, пожертвовала собой. Замуж больше так и не вышла, работала на заводе, потом поденщицей, занималась самой неквалифицированной работой для того, чтобы прокормить, вырастить двоих детей. Это потребовало жертв. Ну и, соответственно, мать рассчитывает на благодарность. А вместо этого ей говорят: «Я не просил, чтобы ты меня рожала. Ты родила, твои проблемы». Я не знаю, как лично Камю относился к своей матери (она, кстати, пережила его на 10 лет), но герой романа «Посторонний» Мерсо именно так и относится. Когда матери понадобился уход, Мерсо устроил ее в дом для престарелых. Навещал ее очень редко. Там она жила неплохо, уход был нормальный, её там не обижали, у неё даже была подруга. И вот Мерсо сообщают, что мать умерла. И он приезжает на похороны. По-видимому, он был неверующий. Его удивило, что мать попросила похоронить ее по католическому обряду. Ну и то, что он никак не выразил свою скорбь. Не плакал, даже не попросил открыть крышку гроба. Вёл себя достаточно сдержанно. Никаких эмоций. Потом вернулся в город, пошел на пляж, там встретился с какой-то знакомой по работе. Любовь или нет, но что-то такое промелькнуло. И вот на пляже ему показалось, что ему угрожает какой-то араб.

Арабы – местные жители (действие происходит в Алжире). Они были как бы угнетенные. И отношения между французами и арабами были не очень хорошими. И вот Мерсо показалось, что араб угрожает ему ножом. И тогда Мерсо выстрелил в араба из револьвера. Выстрелил четыре раза. Не промахнулся. Как он потом поэтически сформулировал (повествование ведется от лица главного героя): «Я как будто постучался в дверь несчастья четырьмя короткими ударами». Мерсо, естественно, арестовали. А по французским законам того времени за преднамеренное убийство полагалась смертная казнь. Через гильотинирование. И все ждали, что он будет каяться, его раскаяние могло бы быть смягчающим обстоятельством. Следователь пытался узнать о нем как можно больше, чтобы составить его психологический портрет. Можно вспомнить деталь из нашего советского прошлого: характеристика с места работы. В советское время это был очень важный документ. Его подписывал директор предприятия, секретарь парторганизации и председатель профкома. Там обязательно должны были наличествовать такие слова: «Политически грамотен, морально устойчив, пользуется уважением в коллективе». И вот, если хорошая характеристика, можно говорить и о смягчающих обстоятельствах. И можно было бы поставить вопрос о замене смертной казни на каторжные работы. Но когда следователь стал собирать эти отзывы, то они все были крайне отрицательные: на похоронах матери курил, не проявил никаких эмоций, даже не знал, сколько лет его маме. Потом следователь стал показывать ему распятие, спросил: «Знаете ли Вы, Кто это?». И опять Мерсо не проявил никаких эмоций. И следователь разозлился: неисправимый, закоренелый преступник, даже распятие на него не действует. Потом, уже после приговора, к Мерсо пришел священник. И тут с Мерсо случилась истерика, он стал кричать, потом набросился на священника, даже схватил его за ворот. Когда священник ушел, Мерсо испытал облегчение. Он спокойно ожидает казни, открывает свою душу «ласковому равнодушию мира». На этом роман заканчивается. Как видите, здесь тоже тема бунтующего человека. Он взбунтовался открыто только перед смертью, когда к нему пришел священник, но «мира Божьего не принимал» с самого начала повествования. Многозначительно, что именно на священника он излил всю свою накопившуюся злость. Священник для Мерсо олицетворяет Бога, всю навязанную ему систему нравственных ценностей, которую он не желает принять. Фактически это был бунт против христианской цивилизации. А потом, спустя 8 лет, Камю пишет уже философское произведение на эту тему – «Бунтующий человек» (1950 год). И там он ставит вопрос: «А возможен ли бунт в христианстве?». И отвечает на этот вопрос отрицательно. В христианстве бунт исключается. А почему? Потому что там есть идея загробного воздаяния. И возникает вопрос: «Зачем бунтовать, если Бог всем воздаст по заслугам? Вот сейчас ты страдаешь, а там всё будет нормально». Но ведь Камю не человек эпохи средневековья. Камю – это человек, который читал Ницше. А Ницше считал, что у христиан есть этот комплекс, который он называл «ressentiment». Т.е. комплекс зависти. И апогей ресентимента – это представление, что в раю мы будем радоваться, а наши мучители будут страдать. И это сразу успокаивает человека. Он уже не бунтует, его такая ситуация устраивает. И вот, согласно Камю, эта перспектива загробного воздаяния уничтожает корни бунта. И Камю делает вывод: «Ага, значит, бунт возможен лишь тогда, когда кончается религиозность, т.е. когда кончается эпоха средневековья». А эпоха средневековья кончается не сразу. Даже у Гойи, живописца конца XVIII – начала XIX века, еще есть религиозные сюжеты. Религия не уходит мгновенно. Нельзя сказать, что кончились Средние века и сразу исчезла религия. Она остается. И даже в романе «Посторонний» мы видим, что следователь верующий (показывает Мерсо распятие). Думаю, что такое сейчас вряд ли может быть. Большинство государств теперь светские. Но французский следователь начала 1940-х годов вполне мог еще быть верующим. Потом священник, который хоронит мать Мерсо, и священник в тюрьме, который навещает Мерсо перед казнью. Но ясно, что в мировом масштабе наступает эпоха полного атеизма и, соответственно, наступает возможность для абсурдного бунта, т.е. не бунта против Бога, а бунта против той абсурдной ситуации, в которой оказался человек. И непонятно, против кого этот бунт направить, потому что нет ответственного. Мерсо, приговоренный к смерти, мог, по крайней мере, излить своё негодование на священника, который пришел его утешать, но для человека эпохи абсурда уже нет этого священника и не на кого роптать. Можно, конечно, адресовать бунт тем, кто отнял у нас религию, дехристианизировал наше общество, но, хотя такое направление мысли Камю глубоко чужда, коснемся всё же и этой темы.

Бунт, согласно Камю, начинается тогда, когда человек не может больше терпеть. Но в таком случае и в притче о блудном сыне тоже можно найти своего рода бунт. Блудный сын взбунтовался дважды: первый               раз, когда покинул отчий дом, а второй раз – когда он пас свиней. Мы не знаем о том кризисе, который спровоцировал первый бунт, но хорошо знаем генезис второго бунта: у блудного сына кончилось терпение, когда ему не разрешили есть тех рожков, которыми он кормил свиней. Вот этот момент блудного сына очень задел. Как же так, я пасу свиней, кормлю их рожками, решил сам поесть этих рожков, а хозяин мне сделал замечание: «Рожки не ешь, они не для тебя». И в этот момент он почувствовал такое унижение, что сказал себе: «Вернусь к отцу. У него даже наемники едят нормально, а я попал в какие-то нечеловеческие условия». Но это тоже бунт. Возвращение блудного сына – это бунт против нечеловеческих условий, в которых он оказался. Но этот второй бунт ведет человека назад к религии. Т.е. может быть и бунт против абсурда. А почему я должен смириться с абсурдом? Кто сказал, что я обязан принять логику абсурда? И тут тоже какое-нибудь очередное проявление абсурда может подвигнуть человека к тому, что он скажет: «Кто меня убедил, что меня  т а м  не примут?». Т.е. бунт может вести в обе стороны. Хотя сам Камю утверждает, что бунт может вести только в одном направлении: от религии к атеизму. Но на самом деле приход от атеизма к религии тоже некий бунт: человек не желает смириться с абсурдом. Но такой сценарий Камю не рассматривает. Может быть, он ему неприятен, может быть, он к нему не пришел, хотя он, конечно, читал Достоевского, и он понимал, что сам Достоевский и его персонажи, такие как Родион Раскольников, в конце концов кончают раскаянием и попыткой прийти в церковь.

Но это еще не конец. У Камю есть еще один важный роман, который он написал позднее, когда ему было 43 года (в 1956 году). Этот роман называется «Падение» (по-французски «La Chute»). Это интересное слово (la chute). Если вы посмотрите, например, «Падение восставших ангелов» («La Chute des anges rebelles»). Это картина Питера Брейгеля Старшего, где изображены ангелы, падающие с неба. Или когда говорят о грехопадении Адама. Это тоже называется «la chute». Название загадочное, как и само произведение. Человек исповедуется в том, что он жил спокойно в свое удовольствие, не задумываясь, ему везло, и вдруг ему показалось, что он совершил подлый поступок. Он оказался свидетелем самоубийства женщины, которая бросилась с моста в реку (кстати, такой же эпизод есть в романе Достоевского «Преступление и наказание») и ничего не сделал: и сам не стал ее спасать, и никого не позвал на помощь. Просто прошел мимо. Сначала он ничего не почувствовал, но потом память всё время возвращала его к этому эпизоду. У него развилось чувство вины, ему казалось, что он подлец. В результате он потерял самоуважение. И вот он переехал в другой город (в Амстердам). И уже в Амстердаме решил рассказать незнакомому человеку об этой своей навязчивой идее. Но по сути его жизнь кончена. Он уже ведет себя как психически больной человек. Он зациклился на этом эпизоде.

Ясно, что и сам Камю проделал какую-то эволюцию. И опять же, аналогичный сюжет есть и у Достоевского. Я имею в виду его рассказ «Кроткая». Там герой понимает в конце концов, что он довел жену до самоубийства. И он не может сам перед собой оправдаться. Таков же примерно сюжет и отдельной главы из романа «Бесы», которая называется «У Тихона» (её часто называют «Исповедь Ставрогина»). Что-то подсказывает, что роман «Падение» написан под влиянием Достоевского.

В 1959 году Камю ставит в парижском театре «Антуан» спектакль по роману Достоевского «Бесы». Для этого он переделал роман в пьесу и назвал ее «Les possedes» («Одержимые»). На следующий год он погибает в автокатастрофе. Так что «Одержимые» - это последняя его работа. Из длинного романа Камю сделал динамичную постановку. Пьеса была переведена на русский язык и в 1980-е вошла в репертуар Московского драматического театра им. А.С. Пушкина.

А теперь, подводя итоги жизни Камю, я хочу сравнить его с Кьеркегором. Помните, у Кьеркегора три стадии: эстетическая (Дон Жуан), этическая (Сократ) и религиозная (Авраам)? Я пока могу найти у Камю две стадии. Первая стадия – это «бунтующий человек», которого можно сравнить с Дон Жуаном. Человек, находящийся на этой стадии, считает, что смысла всё равно нет и поэтому можно вести себя как угодно. И даже нарушение привычных нравственных норм оправдывается бессмысленностью жизни. У Сартра, ссылающегося на Достоевского, это афористично сформулировано: «Если Бога нет, то всё дозволено». И, как говорил Иван Карамазов, пока человек молод, пока ему еще нет 30 лет, можно «пить из кубка [жизни]», а после 30 лет наслаждаться этим «кубком» уже «подло». Но до 30 лет можно наслаждаться «клейкими листочками», предаваться «карамазовской жажде жизни», когда просто хочется жить, чтобы жить. Вот это, собственно, и есть эстетическая стадия. Это Дон Жуан, который снимает пенки, радуется жизни и тому, что его любят женщины, что он знатный и богатый. Для него женщины не самоцель, это просто способ как-то прожить жизнь, познакомиться с интересными людьми, в частности с мужем Доньи Анны, который в конце концов его и убил, вызвав его на поединок. Т.е. человек хочет как-то разнообразить свою жизнь. Кто как может, тот так и прожигает жизнь. Но рассуждения похожи: раз мир абсурден, то я отвечу на абсурдность мира абсурдностью своего поведения.

А потом вдруг этот бунтующий человек переходит на этическую стадию. Ему становится стыдно. У Камю это описано в романе «Падение», а в «Бесах» - это исповедь Ставрогина. Вдруг Ставрогину становится стыдно, что он совершал какие-то отвратительные поступки.  По-видимому, Ставрогин, как и герой романа «Падение», потерял к себе уважение. И он захотел вернуть это состояние самоуважения. Для этого он решил пойти к проживавшему на покое епископу Тихону и дать ему прочесть свою исповедь. Ставрогину казалось, что если он эту исповедь обнародует, он вернет былое уважение к себе. Но епископ Тихон сказал ему, что эта исповедь не произведет ожидаемый Ставрогиным эффект, над ней просто посмеются, и что Ставрогин не вынесет этого унижения. Ну и в конце концов, как вы знаете, Ставрогин кончает с собой. В своем спектакле «Одержимые» Камю уделил встрече Ставрогина и Тихона центральное место, и это, конечно, не случайно. И вообще Ставрогин в этом спектакле главный персонаж. Он начинает как Дон Жуан, а потом пытается перейти на этическую стадию, но это ему не удается. При этом именно Ставрогин заразил Шатова религиозной идеей «народа-богоносца», близкой и самому Достоевскому. И тот же Ставрогин похвалил реплику некоего пожилого офицера: «Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?», - сказав, что этот офицер «довольно цельную мысль выразил». Здесь возникает вопрос: можно ли перейти на третью, религиозную стадию, минуя вторую, этическую? Иными словами, можно ли уверовать без подлинного и глубокого покаяния, покаяния не показного, рассчитанного только на то, чтобы привлечь к себе внимание и вернуть самоуважение? Эта тема тесно перекликается с темой романа «Падение», так что обращение Камю к образу Ставрогина вполне логично.

Постановка «Одержимых» оказалась лебединой песнью Альбера Камю. Вскоре он погибает в расцвете сил в автомобильной катастрофе, может быть, накануне своего перехода на третью, религиозную стадию своей духовной эволюции.

[1] Спектакль по «Братьям Карамазовым» ставился и в советское время в Театре на Малой Бронной, и он назывался «Брат Алеша» (режиссер Анатолий Эфрос).

Фото: biography.com